«Навального отравили наши». Исповедь экс-офицера Второй службы ФСБ о слежке за оппозиционерами и операциях в России и в Украине

Available in English

«Я верил, что служу на благо Родины»

Я — Федотов Александр Александрович, подполковник, родился 30 сентября 1981 года в Москве. Мой отец, Федотов Александр Николаевич, был кадровым сотрудником ФСБ России. В систему он попал не по семейной линии — его, насколько мне известно, «подобрали» еще в университете. Дослужился до полковника, занимал довольно высокую должность, знал лично тогдашнего директора ФСБ Николая Ковалёва и многих из тех, кто в те годы начинал карьеру в московском управлении.

Я сам пришел в ФСБ в 2003 году. Прошел обучение 10 месяцев на факультете подготовки руководящих кадров на Большом Кисельном переулке в Москве. Затем был распределен в московское управление, в отдел по Юго-Западному округу. Там я проработал до 2009 года, после чего по собственному желанию перевелся во Вторую службу ФСБ.

В московском управлении я занимался в основном рутинной работой: сопровождением митингов, отработкой адресов, где могли скрываться участники бандформирований. В те годы, с 2004-го по 2009-й, чеченская тематика оставалась одной из самых актуальных. Иногда возникали нештатные ситуации — обнаружение оружия или взрывы гранат. Всё это входило в сферу моей ответственности.

Со временем я устал от этой рутины. Хотелось заняться чем-то по-настоящему важным для страны. Оппозиционной тематикой я не интересовался. Наблюдение за митингами воспринимал как техническую обязанность: пришел, посмотрел, написал отчет — и на этом работа закончена.

Я представлял себе, что в центральном аппарате всё иначе: что там занимаются глобальными вопросами, обобщают опыт из регионов, анализируют ситуации, вырабатывают рекомендации, направляют людей в командировки — словом, ведут большую работу на благо Родины. Я искренне верил в это, когда переводился туда. Но реальность оказалась совсем другой и, признаться, немного меня удивила.

«Работал на одном этаже с Гиркиным»

Структура Второй службы выглядит так: во главе — генерал армии Алексей Семёнович Седов, у него есть первый заместитель в звании генерал-полковника. Дальше идут четыре ключевых управления: Управление по защите конституционного строя (УЗКС), Оперативно-розыскное управление (ОРУ), Организационно-оперативное управление (ООУ), Управление по борьбе с терроризмом (УБТ). Помимо этого, существует филиал в Пятигорске (объект «Машук»), где каждое управление было представлено своим отделом. Отдельно выделяется Административная служба — секретариат и весь документооборот, то, что обеспечивает повседневную деятельность.

На Лубянке у Седова есть кабинет, но, по сути, он им почти не пользуется. Это всё, что связывает нас с центральным зданием. Работали мы обособленно — в башне (объект «Прибой») на проспекте Вернадского, дом 12, корпус 4. Само здание — 24 этажа плюс технические. На нижних этажах размещалось спецподразделение ФСБ «Альфа», а выше перемежались секретариат и управления.

Я, например, сидел на двадцатом этаже. Из известных фигур рядом со мной работал господин Игорь Гиркин (Стрелков). Он был в отделе, занимавшемся чеченской тематикой и исламским экстремизмом. Его кабинет был через один или два от моего. В коридорах мы, конечно, пересекались. Человек он был своеобразный, в его кабинете на стене висела казацкая шашка.

Изначально я шел в четвертый отдел УЗКС к Сергею Владимировичу Шараванянцу. По предварительным договоренностям я должен был стать оперативником, закрепленным за Московским государственным университетом имени М.В. Ломоносова. Этот объект и сейчас находится в ведении Второй службы ФСБ: крупнейший вуз, тысячи студентов — особое внимание со стороны органов.

Там работают сотрудники АПС — кадровые офицеры Второй службы, которые занимают должности в университетской структуре, обычно в статусе проректоров по работе с иностранными студентами или в других административных ролях, в зависимости от штатной сетки. Их задача — собирать информацию внутри вуза, выявлять перспективных студентов для последующей вербовки, следить за тем, чтобы научные разработки не утекали за рубеж.

По сути, там сосредоточен весь спектр работы: от контрразведки до вербовки — с расчетом на то, что кто-то из студентов со временем станет политическим лидером или известным человеком у себя на родине. Сейчас, если говорить прямо, основной акцент делается на том, чтобы не допустить к обучению людей, ориентированных на «европейские ценности».

Но в итоге я попал в третий отдел к Виктору Владимировичу Шаменкову. Линия работы там была — молодежь и экстремистские организации. Тематика была не моя, спустя год я ушел и от него, перевелся в Административную службу. Были несколько моментов, когда я почувствовал себя просто… куском говна.

Например, обыск на Нахимовском проспекте, дом 27, корпус 4. У двух женщин нашли какие-то брошюры. Дверь им спилили бензопилой, начался пожар. Когда одна из них попыталась открыть, сотрудник с пилой заорал: «Иди на х*й, бабка! Раньше надо было открывать!» Всё в дыму, крики, хаос. Я ожидал увидеть боевиков или хотя бы крепких спортивных парней, но там были только две перепуганные женщины. Для меня это было дико.

Поэтому решение уйти от Шаменкова было связано не с ним лично, а с самой линией работы. Хотя и с ним у меня отношений не сложилось. Я читал, что его называют «государственником», человеком высоких моральных принципов. Я так не считаю. Он меня не любил, я его тоже — потому что он многократно просил возить его родственников в больницы, в туберкулезные диспансеры. Я считал: если я сотрудник, то должен заниматься работой, а не частным извозом.

Выбирал он меня, думаю, по одной простой причине: тогда, в 2009 году, я ездил на Infiniti FX. На тот момент это не считалось особенно дорогой машиной, но среди сотрудников его отдела это была, наверное, лучшая.

Генерал армии Алексей Седов: на прямой связи с Путиным

Глава Второй службы Алексей Седов, насколько я знаю, имеет прямую телефонную связь с первым лицом — с Владимиром Путиным. Когда Седов пришел в 2006 году, у него было звание генерал-майора. Он необычайно быстро продвинулся по карьерной лестнице: всего за несколько лет стал генералом армии. Это редкость даже для директоров ФСБ, а Седов, к слову, формально даже не был заместителем директора.

Он всегда приезжает на работу утром, к 10 утра, и уходит только после директора — около девяти-десяти вечера. Буквально живет на работе, семья была для него скорее формальностью. Но очень любит большой теннис, плавание. Для семидесятилетнего человека у него впечатляющая физическая форма.

Мое общение с ним сводилось к докладам по текущей информации. У меня в кабинете был отдельный телефонный аппарат — без набора номера, только для связи с ним. Когда он звонил, то никогда не здоровался. Всегда звучало одно: «Это Седов». Голос у него был низкий, рычащий, как у льва. И говорил он очень сухо, формально, он сам очень жесткий человек.

Был случай: в Дагестане застрелили боевика. Я пытался дозвониться ему домой, потом в машину — безрезультатно. Написал справку, отдал в приемную, чтобы положили на стол. Но сотрудники приемной его боялись и придержали документ. Через какое-то время у меня звонит телефон: «Х*ли ты там сидишь?» Лично он меня не оскорблял, но манера общения, конечно, была неподобающей для офицера, тем более генерала.

Я попытался объяснить: звонил домой, в машину, справку передал. В ответ: «Х*ли ты бумажкой прикрываешься?» Для меня такой стиль был непривычен. Всё, что я мог, это ответить сдержанно: «Алексей Семёнович, я не виноват, что ваша приемная боится вам докладывать документы». После этого последовали крики, я отложил трубку. Минут через пять ко мне уже влетел начальник Административной службы, несмотря на то, что я сидел на 14 этаже, а он на 9-м. Но в итоге разобрались: наказаний в отношении меня не последовало, извиниться он тоже не счел нужным.

Я также слышал об одном случае: прямо на заседании комитета он орал матом на замминистра — угрожал, что «посадит», припоминал дом за рубежом. Так что, да: повести себя по-хамски он может, без сомнений.

Сам Седов очень богатый человек. По крайней мере, в тот период это чувствовалось во всем. Нередко он приезжал на личном автомобиле — новом Geländewagen, в то время как его служебная машина была бронированный Mercedes-Benz S-Class W222, последняя на тот момент модель, с водителем-офицером ФСБ при оружии.

При этом помню, именно мы собирали деньги на обустройство нового кабинета Седова. Нам выдавали премии, которые мы тут же возвращали — формально добровольно. Насколько знаю, эта практика сохранилась и после моего ухода в 2015 году.

Понимая его вес, многие во Второй службе старались окружить его заботой. Помню, когда Седов сломал ногу в ДТП, спеша на концерт Элтона Джона в Москве, — зам начальника Административной службы (а впоследствии ее начальник) Чурубров Игорь Владимирович лично встречал его у входа, расчищал дорожку, чтобы тот не оступился на снегу.

Машина с мигалкой, закрепленная за ним как за сотрудником Административной службы, возила по личным делам и жену Седова, что было, мягко говоря, не по правилам. Потом, когда Чурубров проворовался, Седов не дал его посадить. Сейчас он работает в «Самбо-70».

«Следили даже за Собчак»

Протесты на Болотной площади <в 2011–2012 годах — The Insider> не то, чтобы напугали власть. Но скорее вызвали удивление: как много людей были готовы выйти на улицу и открыто выразить несогласие. Это было неожиданно. Некоторые отдельные сотрудники сочувствовали митингующим (я был в их числе).

В самой Службе прошла реорганизация. Вместо шести отделов стало тринадцать. Людей разделили по более узким направлениям, чтобы они могли глубже заниматься каждый своим участком работы. Слежка за оппозиционерами после протестов стала шире: под оперативный контроль брали более широкий круг лиц. Старались выявлять тех, кто способен быстро организовать массовый сбор людей под каким-то предлогом.

Слежка ведется за всеми без исключения, кто имеет отношение к оппозиционной деятельности. За всеми следили. Даже за Собчак следили — это я вам точно говорю, потому что сам принимал по ней сообщения. Здесь нет такого разделения: этот — «свой» оппозиционер, а этот — «чужой».

Лично я, например, не считаю Ксению Собчак оппозиционером в принципе — от осинки не родятся апельсинки. Собчак у нас стояла на контроле передвижений: купила билет — на поезд или самолет — это сразу становилось известно. С большой вероятностью ее телефоны были на прослушке. Но чтобы за ней круглосуточно ездили «наружники», я сильно сомневаюсь. В случае Собчак ситуация особая: у нее прямые связи с властью, она не рядовой оппозиционер. Поэтому собранные материалы по ней скорее «коллекционировались», чем использовались.

Другое дело — неподконтрольные Кремлю лидеры. Навальный, Кара-Мурза — вот за ними оперативный контроль был действительно плотный. Там и сопровождение, и постоянное наблюдение. Потому что по телефону можно отследить лишь точку на карте, но не понять деталей. Ты видишь: человек вошел в дом. А на какой этаж он поднялся? С кем встретился? Телефон показал, что он задержался на две минуты. Но что произошло в этот момент? Может, ему передали документы, деньги, или он сам что-то отдал.

За Немцовым, думаю, тоже велась плотная слежка. Но, как видно, она не помешала его убрать. Я лично убежден — сотрудники Второй службы не имели отношения к его убийству. ФСБ в целом старается работать другими методами. Когда у человека дырка в голове — очевидно, что его застрелили, никаких других вариантов. А когда речь об отравлении, особенно если яд не найден, остается простор для сомнений: кто-то верит, что человека отравили, кто-то считает, что он умер сам. Это поле для маневра.

Лично по Немцову в момент убийства я докладывал Седову несколько раз. Вечером звоню ему на дачу. Он берет трубку. «Алексей Семёнович, на Большом Москворецком мосту убит Немцов». Слышу в ответ: «Ты уверен?» — «Да, я уверен. Проверил в московском управлении, подтверждают. Получил доклад дежурного по ФСБ: убит Немцов». Он еще несколько раз переспросил: «Ты уверен?» Если бы он знал о готовящемся убийстве, думаю, вел бы себя иначе. Обычно любой мой доклад, даже особо важный, заканчивался коротко: «Я понял, всё, спасибо», — трубка вниз. А тут был элемент удивления, неожиданности. Дает ли это стопроцентную гарантию, что он ничего не знал? Нет. Но вероятность этого я оцениваю как крайне маленькую.

«Отравления Навального и остальных согласовывали с Путиным»

ФСБ предпочитает устранять оппозиционеров так, чтобы это выглядело как естественная смерть. Кирпич в подворотне — это всё равно насильственная смерть, от удара остаются видимые следы. Яд же — то, что часто невозможно обнаружить.

Отравления — это тематика второго, «оппозиционного», отдела УЗКС, действующего вместе с НИИ-2. Для организации отравления необходимо понимать, как яд взаимодействует с телом человека и со средой (на открытом воздухе быстрее улетучивается), куда его наносить (в питье, на кожу, одежду), какую дозировку, как ее рассчитывать. Конечно, у оперативников не хватает таких знаний, поэтому привлекаются специалисты профильных подразделений.

Решения об отравлении согласуются на сто процентов с Путиным, потому что это неизбежно получает международный резонанс, и без его санкции подобные шаги не предпринимаются. Есть два возможных вектора. Первый — решение принимает лично Путин и спускает его вниз. Второй — инициатива снизу, но в виде рекомендации: если не сделать это сейчас, в будущем возможен рост протестного движения или политические проблемы на международной арене.

В любом случае последнее слово остается за Путиным — он либо отдает приказ, либо дает согласие. А вот способ и выбор времени — это уже прерогатива исполнителей. Путин не супермен. Дальше всем занимается даже не Бортников, а Седов, потому что они оба всё равно относятся к питерской группе.

Когда я увидел публикации The Insider об отравлениях, то по некоторым лицам сразу понял: это «наши». Я их видел. Но здесь есть нюанс. Если ты лично с людьми не знаком (у нас в «Прибое» 24 этажа, мы сидели на двадцатом, а они, допустим, на восемнадцатом), то встречаешь их случайно — в лифте, в коридоре, когда они приходили к нам в Административную службу за документами. Так и возникает диссонанс: в справочнике у тебя фамилия и должность, но лица ты не знаешь. Или наоборот — лицо запоминаешь, а кто это по спискам, не всегда понимаешь.

Станислав Макшаков: Лица его не помню.

Олег Таякин («Тарасов»): Многократно видел на объекте «Прибой». Тут два варианта: либо сотрудник второго отдела УЗКС, либо из НИИ-2. Очень колоритный тип.

Алексей Александров («Фролов»): Фотография кажется знакомой, но уверенности нет, поэтому скорее нет.

Иван Осипов («Спиридонов»): Его видел неоднократно в «Прибое».

Константин Кудрявцев («Соколов»): Да, конечно, встречал на объекте.

Алексей Кривощеков: Это вообще наш. Помню его в той же рубашке, но ничего особенного о нем сказать не могу — я не служил во втором отделе, пересечений почти не было. Знаю, что он получил повышение и сейчас возглавляет один из отделов.

Михаил Швец («Степанов»): Лицо ничего не говорит.

Владимир Паняев: Да, знаю. Его тоже повысили. Сейчас он начальник 9-го отдела УЗКС — это тот, что курирует Минздрав. Надо сказать, люди, которые участвовали в отравлениях, делали это не за деньги. Может быть, и были какие-то поощрения, но в основном это чисто карьерная история.

Мезенцев Роман Михайлович: Да, фотография у вас правильная: крепкий мужик, дерзкий такой. Он основной у них. Мезенцев был начальником второго отдела на 2015 год и, вероятно, до 2020 года оставался им. С большой долей вероятности потом получил повышение. Судя по тому, что первый заместитель УЗКС, Егоров Сергей Николаевич, перешел на должность начальника ООУ, на его место пришел Михайлов Николай Николаевич, который был зам начальника Управления. Следовательно, скорее всего, сейчас Мезенцев стал замом начальника УЗКС вместо Михайлова. Так это работает.

Александр Александрович Самофал: В 2024 году он ушел, но куда именно — сказать не могу.

Дмитрий Анатольевич Сухинин: Тоже с большой долей вероятности наш. Его лицо я прекрасно помню. Если опубликованная биография правдива, то он ушел в АПС на линию медицины.

«Присоединением Крыма» занимался генерал ФСБ Татько из Второй службы

Когда начались народные волнения в Киеве в конце 2013 года, туда отправлялись сотрудники Второй службы ФСБ. Ключевую роль играл тогда еще генерал-лейтенант Александр Евгеньевич Татько, первый заместитель руководителя Службы. По уровню полномочий Татько находился выше Алексея Жало, заместителя руководителя Службы и начальника УЗКС; насколько мне известно, выше него там никого не было. Фактически именно он и руководил всеми этими процессами.

Изначально задача ставилась помочь Виктору Януковичу удержаться у власти и справиться с Майданом — в частности через привлечение боевиков из харьковской организации «Оплот». Давались рекомендации, как действовать. Но Янукович оказался человеком трусливым: то отдавал приказы на разгон, то тут же отзывал спецподразделения. В итоге он не удержал ситуацию.

Когда стало ясно, что Янукович не усидит, было принято решение о Крыме. С ноября 2013 года Татько совершил туда три длительные командировки — каждая примерно по месяцу, с краткими возвращениями в Россию, например, на новогодние праздники. После последней командировки был проведен «референдум», и он вернулся окончательно.

Примечательно то, как именно оформлялась командировка Татько. Обычно если руководитель уровня первого зама отсутствует на рабочем месте, сведения об этом подаются в дежурную службу ФСБ, а затем кладутся на стол Бортникову: кто болен, кто в отпуске, кто в командировке. В случае Татько действовал строжайший запрет фиксировать его отсутствие. Более того, создавалась полная имитация его присутствия на работе. Так, его служебная машина с мигалкой приезжала утром, вставала на привычное место у здания и уезжала вечером — около девяти часов, когда он обычно покидал работу. В офисе оставались помощник и секретарь, создавая видимость, что начальник находится внутри. На деле же Татько в это время руководил процессами на территории Украины.

В Крыму всё происходило не без участия Януковича, но опора делалась на местных, например, на Сергея Аксёнова. Почему именно он? Потому что в Крыму он был известной фигурой со своим криминальным прошлым. «Варяга» поставить было невозможно — чужой человек там бы не удержался. Эффективность процессов держалась именно на местных авторитетах.

Референдум организовывали через тех же чиновников городской и районной администрации — всё выстраивалось приблизительно так же, как в России. У людей, по сути, был выбор: либо уехать в центральную Украину и оставить Крым, либо понимать, что аннексия уже предрешена, и подчиниться новым властям. Функция Татько в этой схеме была организаторской и контрольной. Сам механизм был прост, наладить его несложно. Исполнителями выступали всё те же коррумпированные сотрудники местных администраций. Украина в те годы — страна с очень высоким уровнем коррупции. Думаю, и сейчас она остается такой, разве что чуть лучше.

Голосовать людей выгоняли сводные полки «обороны Крыма» — по сути, местные жители вместе с наемниками, но не в форме Вооруженных сил России. Большинство людей хотели держаться подальше от политики и просто сидеть дома, потому что никто не понимал, что будет завтра. И уж точно большинству эти перемены в таком виде были не нужны.

Поэтому, когда говорят, что весь Крым «хотел вернуться в родную гавань», — это неправда. Людям объясняли: Крым в любом случае станет частью России, а тех, кто не придет на участок, поставят на особый учет. Фраза <коллег Федотова — The Insider> дословно звучала так: «Мы людей собирали, выгоняли голосовать».

На тот период особого документооборота в Службе не было. По одной простой причине: никто не хотел, чтобы в будущем референдум могли признать нелегитимным на основании найденных бумаг. Из того, что я помню, тогда активно ходили конверты с пометкой «только лично». Что было внутри — никто не знал. Открыть такой конверт не имел права никто, кроме адресата.

Представьте себе, что сегодня кто-то достанет документ об организации крымского референдума. Для Путина это будет фиаско, крушение всего. Изначально, когда всё это планировалось, такой вариант был исключен. Поэтому действовали правила устных договоренностей: звонков по засекреченной связи и личных встреч.

До того, как стать первым заместителем руководителя Службы, Татько возглавлял УБТ. Именно это управление тесно работало с режимом Башара Асада: сотрудники УБТ в составе внештатных оперативных групп (ВОГов) трудились в Сирии, оказывая поддержку Башару. Татько был настоящей «темной лошадкой». Фигура Жало всем известна: стоит открыть интернет — и там всё подробно, даже про сына, погибшего в Берлине. Жало — публичная персона.

А кто этот человек, который доказал преданность в Сирии? О нем почти ничего нет в открытых источниках. Он был удобен именно потому, что оставался в тени: малоизвестный, но при этом находился на высоком уровне, знал всех, имел понимание ситуации и реальные возможности.

В жизни Татько выглядит совершенно иначе, чем можно было бы ожидать. Нормальный, умный, с хорошей речью, всегда опрятный. Несмотря на то, что родом из провинции, обладал сильным характером, был жестким, но при этом — в отличие от того же Седова — всегда вежливым. Обращался только по имени-отчеству, держался корректно. Я бы сказал, настоящий, правильный сотрудник ФСБ. Ходили слухи, что позже он ушел в Беларусь — в структуру, связанную с «Росатомом».

«На Донбассе Гиркин действовал с ФСБ»

Примерно за полгода до событий в Крыму из ФСБ уволился Игорь Гиркин (Стрелков). Но версию о том, что он уволился специально, я считаю несостоятельной. На тот период он работал с бизнесменом Константином Малофеевым. Это человек, которому можно поставить задачу, и он всеми силами будет добиваться ее выполнения. Конечно, уже в Крыму и на Донбассе Гиркин взаимодействовал с ФСБ. Думаю, это упростило контакты между руководством на месте в лице Татько.

Когда история с Крымом и «референдумом» стала понятна, сразу встал следующий вопрос: как защитить новую территорию. Логика была такой: нужно было создать на территории Украины очаг напряжения, который не позволил бы новому правительству немедленно заняться возвращением Крыма. Возможно, Киев попробовал бы вернуть полуостров сразу после аннексии, но возможностей для этого не хватало. Чтобы исключить такую попытку, были сделаны «ЛНР» и «ДНР».

Создавали их те же люди, которые до этого участвовали в подавлении Майдана. В частности, Евгений Жилин и его «Оплот». Помимо них, был и другой человек — Роман Михайлович Мацулевич. Он проходил по базе «Миротворца» (правда, без фотографии). Я знал его очень хорошо, считал другом: он бывал у меня дома, знал мою семью. Позднее он сильно меня подставил, но это отдельная история.

В Крым Мацулевич заходил от организации сенатора Франца Клинцевича, был его официальным помощником. Эти же люди затем участвовали в организации боев на Донбассе. В одном из наших разговоров Мацулевич прямо говорил о поставке наемников во время сражения за Донецкий аэропорт, где участвовал и «Оплот».

В России это целая отрасль: очень много людей с боевым опытом, готовых за вполне вменяемые деньги участвовать в боевых действиях. Эти деньги, разумеется, были государственными на сто процентов. Клинцевича в этом процессе можно назвать своего рода оператором — через него шли и средства, и сама организация. Как правило, наемникам платят наличкой — деньги просто привозят и отдают.

«Абсолютно все активисты засвечены»

Что касается Второй службы по линии оппозиции — это агентурная работа. Это когда человека постоянно вызывают на допросы, устраивают обыски, в итоге он ломается и идет на сотрудничество.

В целом, контроль за активистами осуществляется так: во время крупных резонансных митингов с ними начинают работать заранее. К ним могут приезжать домой, вручать меры прокурорского предостережения, проводить профилактические беседы. Если есть информация, что человек невменяемый или способен сделать на митинге то, чего не хотелось бы видеть, — может быть сфабриковано дело. Например, по хулиганству или другим основаниям его могут задержать на несколько дней.

Приведу пример. Была такая Анастасия Васильева, врач Навального. На нее была наложена мера ограничения свободы: она должна была находиться дома в определенные часы — допустим, с 22:00 и до утра. В 2021 году ставилась задача подвести ее под нарушение этого распорядка. Когда она возвращалась домой, бывало, что до квартиры оставалось минут сорок пути. На трассе ее машину останавливали экипажи ДПС: «Ваше авто в розыске, покажите документы, огнетушитель, аптечку». Обычная двухминутная проверка превращалась в десять-пятнадцать минут. Потом, едва она продолжала путь, ее останавливали второй раз. Снова те же вопросы, снова задержка. В итоге она приезжала домой с опозданием — формально фиксировалось нарушение режима.

После 2020 года в Москве начали тестировать систему распознавания лиц. Она работает как ПАРСИВ: достаточно зайти в подъезд, и тебя уже идентифицируют. В результате отпала необходимость, чтобы сотрудники лично сидели и вычисляли людей. Помимо видеосъемки, на мероприятиях фиксировались номера мобильных телефонов — это существенно упростило установление личности. Основное внимание уделялось активистам: не тем, кто просто стоит в толпе, а тем, кто произносит речи, выкрикивает лозунги, собирает вокруг себя людей.

По моей информации, на таких людей собирались досье. Их было очень много, точного числа я не скажу. Этим занималось ООУ. Именно там хранится весь банк данных, который наполняется УЗКС. Туда же поступают документы, предоставляемые центрами противодействия экстремизму (ЦПЭ). То есть установка конкретных лиц — не работа УЗКС в полном объеме. Основная рутинная нагрузка ложится на подразделения МВД. Это большой штат.

Абсолютно все были засвечены: все лица установлены, на каждом митинге велась оперативная съемка. Потом эти записи анализировались, выделялись активисты. Дальше всё работало по отлаженной схеме. Перед следующими акциями сотрудники ЦПЭ объезжали этих людей, проводили профилактические беседы, вручали предостережения. В итоге пострадавших в реальности и вставших на учет оказалось куда больше, чем принято думать. Также все, кто писал активистам письма в тюрьму, автоматически попадали в информационные массивы. Без исключений. Потому что осужденные по «террористическим» и «экстремистским» статьям точно так же находятся под наблюдением уже в местах лишения свободы.

«Для всех в ФСБ война оказалась неожиданностью»

После «болотных дел», Крыма, видя ухудшение отношений внутри коллектива, хамство, я принял решение уйти по окончании действия моего контракта — 31 июля 2015 года. До пенсии я не доработал. Рапорт о том, что продлевать контракт не буду, написал за три-четыре месяца до ухода.

За месяц до окончания службы у меня случился приступ прямо на рабочем месте: закружилась голова, не мог встать с места. Меня забрала скорая помощь. Впоследствии в частном медицинском центре «ГУТА КЛИНИК» и в Центральной военно-врачебной комиссии (ЦВВК) мне зафиксировали болезнь Меньера: я не слышу левым ухом, и временами у меня головокружения.

Уже после официального ухода я прошел ЦВВК (допускается в течение года после увольнения), получил заключение и написал заявление на имя Бортникова о пересмотре оснований моего ухода: не «по собственному желанию», а в связи с заболеванием. В заключении черным по белому было написано, что болезнь получена в период службы. Но всё равно получил отказ. Меня вызвали на разговор в «Прибой» к юрисконсульту, госпоже Алле Сосницкой, если не путаю фамилию (ее назначили по инициативе Чуруброва, бывшего начальника Административной службы). Она прямо сказала: «Мы тебе ничего пересматривать не будем. Как ушел — так ушел. Никаких денег ты не получишь». Судиться я не стал.

Я до сих пор поддерживаю отношения с рядом сотрудников ряда служб. Нормальные ребята придерживаются тех же взглядов, что и я. Для всех война оказалась неожиданностью. Даже тот же Мацулевич, который участвовал в событиях на Донбассе и был близок к различным наемническим движениям, сильно удивился. Поэтому могу уверенно сказать: часть сотрудников была против. Но находясь внутри системы, повлиять ты не можешь ни на что. У тебя выбор: либо снять погоны и уйти — и это, наверное, не самый плохой выбор, — либо остаться и подчиняться приказам. Люди были против, но противопоставить ничего не смогли.

Чистых патриотов я практически не встречал. Есть извращенная любовь к Родине — когда человек говорит: да, я Родину люблю, я понимаю, что коррупция — это плохо, но у меня семья, и кормить ее надо. Любовь ли это к Родине? Я думаю, вряд ли. Есть много людей, которые хотят казаться честными патриотами, но ими не являются. Вы удивитесь, но я бы с определенными оговорками отнес к патриотам того же Гиркина. Его линия работы не позволяла зарабатывать: он не курировал банки, коммерсантов. Его направление — экстремисты, террористы, радикальные исламисты. В этой среде много не заработаешь: работа грязная. И если ты ее делаешь, то делаешь скорее из убеждений, из какой-то любви к Родине. Но любовь, как и правда, — у каждого своя.

«На меня завели уголовное дело в России»

В августе 2021 года я уехал из России, так как понимал, что ситуация не улучшится и всё идет к ужесточению, ущемлению свобод. У меня были деньги, отложенные на дом, и мы с женой рассматривали вариант обустроиться в другой стране. Мы много ездили — были в Азии, в Камбодже, потом оказались на Кипре.

А в 2022 году я узнал, что в моем доме в России проводится обыск, а в отношении меня возбуждено уголовное дело по обвинению в грабеже. История это довольно старая. У меня есть товарищ — Пётр Капралов, он был соучредителем компании по производству промышленных газов ООО «Хром» во Владимирской области. Эта компания поставляет ксенон по госзаказам оборонным предприятиям, в том числе «ИСС» имени академика М.Ф. Решетнева, МКБ «Факел» имени академика П.Д. Грушина и «Корпорации “ВНИИЭМ“».

В 2019 году у Петра произошел конфликт с его бизнес-партнером — Михаилом Савиновым. Последний хотел выкупить долю Капралова по минимальной стоимости — всего за 7 млн рублей, треть уставного капитала, когда только стоимость газа, который находился на складах компании, оценивалась в сотни миллионов рублей. Тогда мой товарищ просто вывез часть газа со склада в баллонах. Он думал, что сможет после этого договориться с Савиновым. Но Савинов пошел к «нужным людям» во Владимирской области, «простимулировал» их деньгами — добился возбуждения уголовного дела по статье «грабеж». Хотя как можно ограбить самого себя? Пётр же был собственником. Максимально, что можно было бы предъявить Капралову, — так это самоуправство.

А потом к истории со стороны Савинова подключились члены партии ЛДПР. Я попросил помочь Петру с адвокатом моего бывшего друга Романа Мацулевича, который организовывал поездки наемников на Донбасс. Вместо этого тот порекомендовал ему юриста с космическим ценником и предложил «решить» ситуацию через своих людей в ЛДПР и губернатора Владимирской области.

Формально я в это дело попал потому, что консультировал Петра и якобы управлял вывозом газа через какие-то мессенджеры. Хотя у меня в действительности был всего звонок от группы, которая вывозила газ — на складе предприятия, кроме баллонов, они нашли оружие и спрашивали, что им делать. Я тогда посоветовал им вызвать полицию.

Я сейчас нахожусь в розыске в России, Пётр также уехал из страны, но его задержали в Испании, сейчас решается вопрос об его экстрадиции. В России же осудили троих членов бригады, которые просто вывозили газ по заданию собственника предприятия. Им назначили от 4 до 8 лет лишения свободы. Сам же газ до сих пор не найден.

С этого времени я неоднократно получал различные угрозы: на Кипре мне звонил представитель местного криминалитета, мне посылали фотографии моего дома, потом пытались обнаружить мою локацию — кидали фишинговые ссылки.

Теперь у меня есть выбор — либо сидеть тихо, либо все-таки попытаться что-то сделать. Сделать в рамках противодействия той системе, которая не заплатила мне за болезнь и с помощью которой люди пользовались коррупционными рычагами и закрыли мне дорогу в Россию. Я не виню конкретных людей — я виню систему. И я хочу рассказать о том, что внутри России можно было бы сделать иначе, чтобы добиться реальных результатов. Ну, убьют — не убьют… Что теперь делать? После этого интервью меня сто процентов назовут предателем. Но я так не считаю. Я давал присягу Российской Федерации, а не господину Путину. И видя, что сегодня происходит со страной, считаю, что остаюсь присяге верен.